Д. Сисса

 

ФИЛОСОФИЯ ПОЛА ПЛАТОНА И АРИСТОТЕЛЯ.

 

По своему двойственному отношению к знанию греческая женщина являет собой весьма странную фигуру. Она – очаровательный объект мышления и очень сдержанный, но теоретически образцовый, субъект. В качестве объекта женщина впервые предстает как живая вещь, чье появление в мире должен вообразить мифограф. Впоследствии она превратилась в тело для врачей, дабы те изучили его подробнее, и в общественную фигуру, чье место в обществе должны были определить философы. Как субъект она появляется только лишь спорадически и только на обочине философской, медицинской и литературной деятельности; мыслящая женщина – это исключение, подтверждающее правило исключительно мужского господства в интеллектуальной сфере. Однако в качестве субъекта познания роль женщины образцова, особенно когда познание выражается в понятиях восприятия и поиска, а не как триумфальное приобретение уже имеющихся навыков. Когда Филон Александрийский говорит о разнице между умом, который он называет маскулинным, и чувством, которое он называет феминным, он тем самым резюмирует важнейший аспект греческого понятия о половых различиях, аскпект, который также можно обнаружить в идеях Плутарха о пророческой истине и платоновском понятии maieutic 1. Лишенные возможности получить настоящее образование, женщины считались олицетворением уступчивой доступности или проницаемости, когда речь идет об истине, проницаемости, совместимой с их половым предназначением – получать, принимать в себя 2.

Женщинам приписывалось несколько видов деятельности, которая требовала навыков и определенного умения. Как и в большинстве традиционных обществ эта деятельность состояла из ткачества, ведения домашнего хозяйства и ухода за детьми. Платон считал возмутительным такое парадоксальное положение вещей, когда воспитание будущих граждан было бы отдано в руки женщин, которые сами столь плохо образованы 3.

Тем не менее, если Metis, Eumetis и представление о том, что душа философа должна быть оплодотворена для того, чтобы родить философскую мысль, говорит нам о том, как греки приобретали знание, то опять-таки метафорически восприимчивый ум и интеллектуальная чувствительность были феминными. Аналогии, связывающие концепцию в интеллектуальном смысле, формулировке и деторождении, исходили главным образом от Платона. В «Симпозиуме» теория любви, с которой соглашается Сократ, была сформулирована, женщиной – жрицей Диотимой. В соответствии с этой теорией, вопрос любви вытесняется с непосредственного уровня эротического желания и наслаждения на «высший» уровень жажды знания. Связующим звеном в данной цепи выступает красота, качество, которое присуще как телу, так и душе. Общий и спонтанный опыт любви проистекает в действительности из эстетического влечения, из того впечатления, что производит красивое тело.

Вид красоты, представляемой здесь как индивидуализирующий атрибут тела, пробуждает душу. Возникаемое таким образом желание только начинает проявлять себя в этой форме. Вместо того, чтобы остаться прикрепленным к телу или огромному количеству индивидуальных тел, оно может возвыситься до более высокого уровня и привязаться к объекту, который уменьшает множественность до высокоорганизованного синтеза: красоты как таковой. Отклонившись от фактически бесконечного числа тел, влюбленный взгляд может остановиться на самой идее красоты, идее, в которой отдельные объекты красоты просто принимают участие. Отсюда желание может возвыситься еще выше, к еще более совершенной идее: красота абстрагируется не просто от множественности своих инкарнаций, но также очищается и от всех физических коннотаций. Сумев оценить красоту души, желание находит ее идеальным объектом: красота в себе и для себя, независимая не просто от осязаемой эстетической формы, но даже и от духовной реализации в конкретной личности. Этот конечный объект любви является изначальным принципом прекрасного, которое служит причиной красоты вещей или мыслей. И хотя данная любовь также бестелесна, как и интенсивна, Платон продолжает описывать ее в категориях эротизма и деторождения.

Если гетеросексуальная любовь позволяет человеческому роду воспроизводить себя в физическом отношении, то этот, иной вид любви, начинающийся с любви к красивым мальчикам, и заканчивающийся страстью к Прекрасному, и требующий посвящения, нацелен на поколение другого рода: речи, идеи и, помимо всего прочего, предложения по установлению в полисе справедливости. Субъект, обращающийся к этому виду любви, стремиться к бессмертию интеллектуального порядка. С этой целью он использует плодородие не половых органов, а своей души, или psyche. «Те, чье воспроизведение духовного порядка, а не плотского, - и они не безвестны, Сократ, - зачинают и вынашивают вещи духа. Что это за вещи? – спрашиваешь ты. Мудрость и сестра ее добродетель… И если человек настолько же близко связан с божественным, насколько он полон добродетелей даже в своей молодости, и если, став взрослым, его первым стремлением станет желание размножения, то он так же, ты можешь быть в этом уверен, отправится на поиски очарования – и никогда уродства – очарования, при помощи которого он может размножаться… Постоянная связь с красотой и мысли о своем друге, когда он с ним, и когда его нет, избавит его от бремени, тяготевшим над ним все эти годы. И что еще, он и его друг будут помогать друг другу взращивать потомство своей дружбы» 4.

Душа дает жизнь тому, что она зачала в результате диалога с объектом своей любви, а затем заботиться о плоде. Далее метафора говорит о наиболее абстрактной степени любви – о Прекрасном как таковом. Красота становится объектом созерцания, с которым общается душа. И из этого союза рождается плод души: не просто мысль, но сама истина. Затем душа продолжает уже без помех заботиться о нем 5.

Таким образом, интеллектуальная деятельность может быть представлена во всех своих аспектах в категориях зачатия, рождения и воспитания. В гомосексуальной любви (между двумя мужчинами) объект желания идентифицируется с феминным понятием. Переход производящей функции от soma к psyche, таким образом, сигнализирует о феминизации жажды знаний и ее последствий.

Можно было бы предложить и чисто лингвистическое объяснение: слово «psyche» - женского рода, отсюда вытекают и остальные аспекты метафоры. Однако в данном случае это привело бы к тому, что из виду была бы упущена решающая характерная черта, лежащая в основе аналогии. Сравнение деторождения с формулировкой мысли динамично. В обоих случаях необходимо усилие вывести что-то, что сопротивляется. Важно не то, что размышление требует двух партнеров, так как Диотима вполне ясно утверждает, что склонная к философствованию душа беременна от рождения. Скорее, размышление и деторождение – это два длительных и болезненных опыта, заканчивающихся родами.

«И так, когда деторождение приближается к прекрасному, оно становиться радушным и жизнерадостным, и за зачатием быстро следует рождение. Но, когда деторождение встречается с безобразным, оно преодолевается с трудом и унынием, и отвернувшись, уходит в себя и не разрешается от бремени, но по-прежнему страдает от него» 6. Поскольку оно не встречается красотой, то родящая душа ничего не может выносить, и поэтому она должна страдать от бремени уже созревшего плода. Если нет красоты, то душа сжимается, скручивается, оборачивается вовне, то есть точным образом имитирует тело женщины, когда божественная сила, руководящая деторождением, не освободит ее лоно. «И так», - продолжает Сократ, - «когда родящий уже на сносях, он странным образом взволнован прекрасным, поскольку знает, что обладатель красоты положит конец его мучениям» 7.

Размышление становится родами в тот редкий, непредсказуемый момент, когда душа, вздувшись и отяжелев от плода мысли, страдая от мук, наконец-то находит облегчение. Этот пункт необходимо подчеркнуть. Платон не просто проводит параллель между родами и мыслью. Если бы он так поступил, то возможно было бы счесть, что главным образом он был обеспокоен заменой маскулинного феминным 8. Смысл сравнения в том, чтобы высказать идею adynaton (невозможности) и chalepos (сложности). Душа старается держаться за то, что она сама произвела, замкнуться в себе. В отсутствии такого внешнего агента как красота, настойчивое желание или повивальная бабка, она обречена на страдания. Похожую идею мы встречаем в «Государстве», где душа вовлечена в поиски или борьбу до тех пор, пока наконец она не преодолеет свои границы и достигнет реального 9. В данном случае неудовлетворенная любовь является динамичным принципом.

В определенный момент размышление становиться деторождением. Этот момент наступает тогда, когда сопротивление окончательно сломлено, и когда напряжение между младенческим logos и душой, которая подобно женскому телу, сопротивляется родам, в конечном итоге заканчивается. Мы видим это в диалоге «Федр», в котором метафора беременности сочетается с метафорой крыльев любви, которые растут, несмотря на препятствия, чинимые отверстиями проходов, из которых они прорастают 10. Еще более четко мы видим это в «Теэтете», в котором Платон показывает нам молодого математика, чьей душе, по истечении срока беременности, он помог разродиться. Maieutic подобна очищению, которое облегчает душу от груза ложных мнений, невежества, идей, сомнений и парадоксов, взятых из различных источников.

В «Теэтете» Сократ сравнивает произнесение мысли с деторождением, а задавание вопросов с методами повивальной бабки. В то же самое время он обращает внимание на радикальное отличие Maieutic тел от Maieutic душ. Maieutic философов состоит в изучении, суждении и оценки продукта родов: новорожденного logos. Таким образом, маскулинная форма деторождения – это роды, которые освобождают; они просветляют душу, освобождая мысль, которая, хоть и не более, чем ветер, все еще тяжела. Сократ продолжает общение с Теэтетом с тем, чтобы освободить его от бремени и оценить произведенное детище, убедившись сначала, что его собеседник сумеет, если потребуется, выдержать разлучение со своим отпрыском. Для юноши дать жизнь означает предпринять трудный (molis) поиск надлежащего выражения идеи, которая движется в нем 11. Между тем, он понимает, что помогающая ему акушерка также безжалостно рассматривает его logoi, какую бы истину они в себе не хранили, с тем, чтобы решить заслуживают они жизни или нет. Такая власть над жизнью и смертью logoi не имела ничего общего с задачами повивальной бабки, помогающей при настоящем рождении ребенка. Ее роль, к счастью, состоит в совершенно противоположном 12.

Говоря иными словами, парадигма деторождения у Платона означает приведение познающего субъекта в соответствие с его собственной душой, которая не имеет прямого и определенного доступа к истине. Эта аналогия позволяет философу инсценировать то, что он полагает сущностью интеллектуального опыта: трудный путь подсознательного открытия. Благодаря невежеству, заблуждению и, конечно же, невежественному заблуждению, моя душа может без моего ведома содержать в себе идеи, суждения и слова, чей смысл ускользает от меня. Душа беременна всем этим – всем невысказанным. И дать жизнь значит высказать, открыть то, что только мыслилось мною. Но почему же это болезненно? Потому что это не происходит само по себе или же по моему велению. Нужна внешняя сила, красота, или помощь акушерки, чтобы заставить или помочь душе произвести на свет то, что в ней содержится. Это содержание тяжелым грузом лежит на душе, которая должна выдержать его бремя. И пока не произойдет надлежащее соприкосновение, душа склонна к тому, чтобы цепляться за свой плод. Роды парадоксальны сами по себе, потому что они неотложны, но и трудны; человек испытывает настойчивую потребность говорить, но слова остаются неуловимы.

Для Платона феминизация субъекта познания – это способ указания всего того, что препятствует душе присвоить истину, мешает ей проникнуть непосредственно туда, где она спрятана. Позднее Плутарх разработает свою теорию оракулов, основанную на идее о том, что душа Пифии передает божественную мудрость Аполлона подобно тому, как луна отражает солнечные лучи, то есть уменьшая их яркость.

 

Женщина как объект познания.

 

С удивительной последовательностью поэты, философы и врачи, начиная с Гомера (VIII в. до н.э.) и заканчивая Галеном (I в н.э.), говорили о женщине как объекте. Тем не менее, даже простое перечисление основных идей этого дискурса не уведет нас далеко: женщины – существа пассивные, и даже лучшие из них неполноценны по сравнению с мужчинами (в анатомии, физиологии и психологии). Достаточно много было написано о якобы содержащемся в «Государстве» Платона феминизме. Однако даже если Платон и допускал существование полиса, в котором женщины должны быть образованы также как и мужчины, и даже если бы он позволил женщинам делать то, что им хочется, они, тем не менее, выполняли бы те же самые задачи хуже мужчин. Врачи, последователи Гиппократа, хотя и были готовы признать, что все индивидуумы, как мужчины, так и женщины, производят идентичное, андрогинное семя, тем не менее, считали, что женская доля семенной субстанции менее сильная, чем мужская. Аристотель со своей стороны считал, что женщины ниже мужчин в любом отношении – анатомически, физиологически и этически, и что эта неполноценность является следствием их метафизической пассивности. Для нас эта уверенность, это единодушное убеждение в неполноценности и второсортности женщин, в их недостатках, уродствах и несовершенстве, делает образ мысли греков определенно неприятным. Их презрение, и что еще хуже, снисходительность, поощряют неподобающее отношение у ряда современных исследователей античных текстов. Как можно избежать чувства ярости или горечи, беспомощности или превосходства? Как можно сохранить объективность перед лицом глупости и несправедливости, которые так часто себя проявляют в том, что, возможно, является лучшим из того, что мыслилось или говорилось в нашей западной традиции о положении человека?

Все-таки необходимо попробовать. Греки говорили о женщинах ужасные вещи. Великие философские системы и почитаемые науки создавали лживое и презрительное представление о женственном. Время от времени все это сводится к анекдотам и персоналиям. Биографы и славословы, летописцы жизней и мнений повествуют о социальных отношениях и поведении знаменитых мужчин. Из этой литературы мы узнаем, что отход от мира женщин практически всегда рассматривался как предпосылка «профессиональной» философии. Эта дистанция всегда обосновывалась в понятиях самодовольного превосходства. Фалес избегал брать себе жену, так как для ученого мужа женитьба приходит либо слишком рано, либо слишком поздно. Играя словами, Антисфен говорил, что красивая жена отдает себя любому (koine), в то время как безобразная жена – это наказание (poine). Bioi, или жизнеописания философов, которые Диоген Лаэрцкий так тщательно воспроизвел, полны фактических деталей, но никакого внимания в них не уделяется отношениям с женщинами. Так ли абсолютно необходимо принимать клинический подход псевдо-Аристотеля, автора прославленной книги о меланхолии, который утверждал, что одним из симптомов болезни, а именно отречения от мира (и, следовательно, сексуальности), является состояние, необходимое для философского размышления?

Было бы слишком легко ответить на это, осудив глупость и ошибочность суждений. В первую очередь феминистская критика науки должна использовать кумулятивное знание, что, на самом деле не является работой женщин. Мы готовы смеяться над биологией Аристотеля только потому, что мы наверняка знаем, что его повторяющиеся замечания о неполноценности женщин неверны. Мы знаем, что он не прав не только в том, что касается отношений между гендером и поведением, но, что более важно, в том, что касается самих фактов, которые, как он утверждает, являются результатом наблюдения. Не имеет значения, какой эпистемологический выбор мы сделаем в нашей работе в качестве феминистских историков, вне зависимости от того, кому мы можем быть больше обязаны: Куну или Фейербаху, Попперу или Фуко, сила наших аргументов зависит от разницы между позитивной истиной и ошибкой (хотя ответы на любой вопрос предварительны и открыты для опровержения или корректировки). Я пошла бы даже еще дальше: наше твердое убеждение в том, что мы правы, а античная наука не права, является raison d’être 13 наших исследований как militants (активисток феминистского движения). Мы знаем, что наша позиция оправдана. Это знание необходимо, и оно не исходит из ……… В стародавнем споре врачей и акушерок, последние не всегда были правы. Возьмите, к примеру, один узкий, но существенный момент – анатомический коррелят девственности, то есть девственную плеву, которая считалась символом сексуальной целостности, восприимчивой к осмотру и защите. Некоторые врачи показали себя более просвещенными, критическими и внимательными к достоинству женщины в этом отношении, нежели акушерки, которые претендовали на роль экспертов в вопросах девственности.

Крупнейшие дискуссии, из которых выросла европейская биология, велись среди мужчин. Добились бы женщины-ученые прогресса раньше? Да, поскольку мы хотели бы так думать; наша критика традиции, из которой женщины были исключены, тем не менее, находится в долгу перед положительными достижениями этой самой традиции. Агрессивное отношение, огульное осуждение науки как проявления мужского шовинизма препятствовало бы использованию нами тех фактов, которые позволяют нам писать историю в убеждении, что правда на нашей стороне, фактов, которые сначала были увидены, несмотря на мужской взгляд, а в иные времена и благодаря ему.

Более того, несмотря на использование искусных и строгих методов, врачи и биологи зачастую делают ошибочные наблюдения и приходят к абсурдным заключениям. Историки науки вполне представляют себе, что гипотезы и теории демонстрируют свое превосходство в конфликте и полемике. Победители и проигравшие сражаются одним и тем же оружием: одинаковым интеллектом, одинаковыми нормами, одинаковой решимостью установить истину. Гиппократ, Аристотель и Гален проиграли окончательно. Скажем, в гинекологии нет ничего равного тому долговечному вкладу, который внесли в геометрию такие греческие математики как Фалес, Евклид и Пифагор. Тем не менее, идеи, и даже более того, аргументы, предположения и образцы доказательств и логики этих мыслителей заслуживают более близкого рассмотрения. Это необходимо не только из-за того, что мы обладаем средствами деконструкции этих аргументов или потому, что было бы справедливо принять всерьез рассуждение, что доказанное оказалось ошибочным. Более этого, определенные ключевые идеи античной науки могут быть рассмотрены в новом свете, благодаря недавним открытиям. Чем возмутительней ошибки прошлого, тем больше должны мы изучать причины их успеха и долголетия. И позвольте мне в качестве гипотезы предположить, что свою роль в этом играет и фантазия.

 

Проблема гендера.

 

В своих комментариях к Книге Бытия Филон Александрийский, обсуждая шестой день, пишет, что Бог «наделив род (genos) именем (anthropos), разделил его виды (eide)» на мужской и женский. Еще до создания двух отдельных прототипов, «человек» был создан как мужчина и женщина, «поскольку в роде содержатся тесно связанные виды, отражающиеся как в зеркале тем, кто обладает проницательным видением» 14.

Филон проявляет удивительную уверенность в своей способности классифицировать и конструировать таксономии. И все же, несмотря на уверенность этого толкователя Ветхого Завета, так досконально знавшего греческую культуру, является ли проницательный взгляд всем, что требуется, чтобы увидеть у двух различных видов человеческого рода существенные половые различия? Для Филона все было просто. Мужчина и женщина были созданы как фактические формы рода, подразумеваемого в изначальном понятии anthropos. Когда первый мужчина (aner) и первая женщина (gyne) приобрели отчетливую форму материальных личностей, мужчина стал свидетелем появления перед его глазами другого члена, принадлежащего к тому же роду что и он: женщины. Однако женщина не увидала перед собой каких-либо видов животных, подобных ей самой. Родство, братство, сходство: Адам и Ева воспринимали друг друга как похожих, взаимосвязанных существ. Из этого знакомства родилось желание: «Пришла любовь и, вселив в каждого желание соединиться с другим, соединила две различные доли одного животного в одну с целью размножения» 15. Очарованные своей однородностью, два вида обнаружили, что они являются частью единого целого и соединились друг с другом, чтобы воспроизводить себя.

Биолог, из любопытства заглянувший в «De opificio mundi», возможно, счел бы данный текст мифологическим комментарием к мифологии. Он заметил бы, что маскулинность и фемининность симметричны друг другу и появляются одновременно. Представление о том, что сначала появился Адам, а Ева была создана позднее из одного из его ребер, принадлежит не Филону. Для него мужчина и женщина – это необходимые аспекты концепции человеческого существа. Генетик, возможно, был бы шокирован тем наивным способом, которым пользовался Филон создавая концепцию размножения в категориях воспроизводства, рассматривая два пола как различные виды. Современное представление о видах зависит от способности воспроизводить подобных себе индивидуумов любого пола. Мужчина не способен «размножаться» сам, также не может этого делать и женщина. Но вместе они способны произвести индивидуумов, чья генетическая структура схожа с таковой у обоих родителей и, следовательно, является уникальной 16. Пол плода – дело случая. Понятие вида скорее комбинаторное, нежели морфологическое. Суть полового воспроизводства, требующего участия двух родителей, состоит в следующем: «Виды являются естественными группами популяции, чьи отдельные члены в действительности (или потенциально) способны скрещиваться. С точки зрения воспроизводства каждый вид изолирован от другого» 17.

Сейчас, когда классификация видов основывается не на характерных чертах и типологиях, а на этом принципе «эндогамии», не имеет смысла задаваться вопросом о специфической природе половых различий, когда «специфическое» понимается в этимологическом смысле. Работа Филона может показаться нам странной или незначительной, совершенно чуждой научной традиции и не имеющей отношения к языку классификации. Существует ли связь между словами «род» и «вид» в том смысле как они употреблялись ученым I века, и теми же словами, как они определены биологической наукой? Два эти контекста слишком различны. Тем не менее, постоянство слова «вид» (латинского понятия греческого слова «eidos») предоставляет удивительную возможность: то, что отделяет Филона от, скажем, орнитолога Эрнста Мейера, - это иерархическая инверсия одного и того же набора концептов. Говоря иными словами, если половая идентичность не определяет вид, то происходит это из-за того, что идентичность каждого вида основывается на половой дихотомии, к которому она относится 18. Обоюдная независимость видовой и половой принадлежности достигается логическим подчинением последней первой.

В вышеупомянутых замечаниях не было бы никакой необходимости, если бы не то обстоятельство, что отношение пола к виду являлось одним из тех вопросов, которые привлекали к себе пристальное внимание, человека, по-прежнему чтимого биологами в качестве их предтечи: Аристотеля. Когда работы Аристотеля по биологии рассматриваются с позиций филологии, то становится предельно ясно, что широко употребляемое понятие таксономии, которое он изобрел, ошибочно. Автор «Истории животных», «Видов животных» и «О возникновении животных», не говоря уже о фрагментах «Parva Naturalia» (небольшой работы о сне, передвижении, дыхании и т. п.), был логиком и анатомом. Однако он никогда не рассматривал систему классификации во всей ее сложности и утонченности. Для Аристотеля животное царство не подразделялось на филюмы, классы, группы, семейства, роды и виды. Несмотря на то, что ему было известно около 400 животных видов, он использовал для их описания и сравнения лишь две категории: род и вид. Поэтому было бы неверно утверждать, что Аристотель создал таксономию или даже то, что он обладал необходимыми концептами для этого 19. Вместе с тем, нельзя отрицать того, что как философ-натуралист Аристотель в своем научном подходе руководствовался стремлением классифицировать, привести в систему, установить типологию. И что необычно, так это то, что даже не имея подходящей номенклатуры и соответствующего комплекса категорий, Аристотель сумел создать форму систематической зоологии.

Для Аристотеля было достаточно языка логики. Как только род и вид были определены в категории включения вида в род, стал доступным функциональный, пусть выборочный и относительный, критерий для дискриминации. Говоря иными словами, все птицы, взятые в своей совокупности, составляют род относительно всего разнообразия их форм (в современном понятии – класс). Но, когда птицы рассматриваются в сравнении, скажем, с рыбами, они составляют уже вид, состоящий из нескольких форм животных, имеющих кровь. В системе Линнея птицы формируют класс; выбор наблюдателем объекта сравнения не имеет отношения к классификации. Класс занимает место в абстрактной системе, место, которое определено названием, указывающим место в животном царстве именно этого класса. В системе же Аристотеля именно зоолог определяет, составляют птицы род или вид. Если натуралист рассматривает «птиц» относительно их полиморфных разновидностей, то они – род; но, если он рассматривает «птиц» как принадлежащих к более широкой категории, то они – вид. Животное у Аристотеля не сидит в клетке раз и навсегда установленного наименования. Оно является объектом дискурса, чей вокабуляр, хотя и ограничен, но четко определен с целью классификации.

 

Наследие Платона.

 

Аристотель был великим синтезатором. Он унаследовал от Платона слова eidos и genos, которые тот наполнил уже содержанием. Первоначальное значение слова eidos – «форма». В архаической Греции оно означало «видимую форму», однако в языке философов оно приобрело значение «понятной формы». Платоновские «идеи» – это eide, которые могут быть восприняты внутренним глазом, глазом разума при помощи диалектики. Genos – это всеобъемлющее понятие, означающее рождение, семью, происхождение, расу или, в более общем смысле, любую самовоспроизводящуюся группу. Хотя и различные, два эти понятия иногда объединялись. Платон приводит замечательный пример взаимозаменяемости eidos и genos, что уместно для вопроса о половых различиях. Когда в «Тимее» он рассказывает миф о сотворении, он упоминает расу (genos) женщин, которая, вероятно, соединилась с расой (genos) мужчин. Однако в «Политике» он описывает genos anthropinon, или человеческую расу, разделенную на мужчин и женщин. Это, говорит он, наилучший способ дихотомизировать расу, потому что он производит два eide, или вида. Эта модель похожа на ту, что использует Филон в своих комментариях к Книге Бытия. Однако для Платона, который раньше Аристотеля предпринимал огромные усилия для создание философского языка, eidos и genos были действительно взаимозаменяемыми понятиями классификации. Рассмотрим следующий отрывок из «Политика»: «Как ты назовешь ту ошибку, которую мы сделали только что при делении? – Она подобна той, которую делают, пытаясь разделить надвое человеческий род и подражая большинству здешних людей – тем, кто, выделяя из всех народов эллинов, дает остальным племенам – бесчисленным, не смешанным между собой и разноязычным – одну и ту же кличку «варваров», благодаря чему только и считает, что это – единое племя. То же самое, как если бы кто-нибудь вздумал разделить число на два вида и, выделив из всех чисел десять тысяч, представил бы это число как один вид, а всему остальному дал бы одно имя и считал бы из-за этого прозвища, что это единый вид, отличный от того, первого. Ведь гораздо лучше и более сообразно с двуделением по видам было бы, если бы разделили числа на четные и нечетные, род же человеческий – на мужской и женский пол» 20. Таким образом, деление genos на двое – это операция, которая может дать в результате два eide, но в то же самое время и два gene.

Логическая иерархия не совсем ясна. Действительно, благодаря системе деления, она и не может быть ясной. Неизвестно, насколько автономна каждая часть по отношению к целому, разделенному на два. Каждая часть определяется genos способом деления. Таким образом, женщина = человек + женское, где женское противоположно мужскому. Женщина – это часть человеческого рода и форма, противоположная мужской форме, часть целого, противоположная другой части.

В «Государстве» Платон пытается прояснить противоречие, которое угрожает подорвать его модель совершенного полиса: гомогенность мужских и женских стражей. В «Политике» Платон указал, что единственным верным путем деления человеческого рода на две части, является его деление на два вида (или рода): мужской и женский. Теперь же он утверждает, что это общее деление не может быть применено к конкретному обществу, составляющему государство. Женщины – часть человеческого рода, подобно тому как самки собак – часть собачьей породы, поэтому они должны выполнять те же задачи, что и мужчины. В данном случае у них нет ничего особенного 21. С другой стороны, участники диалога согласились, что различные природы требуют и различных занятий, а природа женщины отлична от мужской 22. Одинаковы мужчины и женщины или же различны, являются ли они частью целого или же обладают особой природой? Столкнувшись с этим неразрешенным вопросом, Сократ предлагает аналитический аргумент.

Мужчины и женщины должны быть разделены, «в соответствии с видом». В первую очередь, тем не менее, должен быть найден подходящий способ деления. Отличие в данном случае не общего характера, применимое без разбора ко всем сторонам рода, как в «Политике», а особое, зависящее от вопроса на данный момент. В этом случае вопрос заключается в организации государства. В этом отношении женщинам ничего не перепадает, так как они женщины, нет также и никакой исключительной компетенции мужчин, потому что они мужчины. Поскольку речь идет о государстве, «природы» мужчин и женщин распределяются равным образом. Сократ проводит радикальное отличие между государством и биологической реальностью: политика – это автономная сфера, управляемая своими собственными законами. Единственная сфера, в которой мужчины и женщины противопоставляются друг другу – это сфера воспроизводства: женщина рожает, мужчина оплодотворяет. Тем не менее, с точки зрения политической теории ни то, ни другое не относится к делу 23.

Сократ представляет себе противника, который утверждает, что некоторые функции должны быть специально сохранены за женщинами. Являясь олицетворением традиционного здравого смысла, этот оппонент прибегает к аргументу, что гендерная дискриминация необоснованна при управлении государством. Что означает обладать способностью или талантом к чему-то? Иметь возможность делать что-то легко; быстро перегнать учителя; обладать телом, которое подчиняется чье-то воле. Обуславливает ли гендер наличие способностей к выполнению специфических задач? Нет. Все мужчины и женщины имеют различные таланты. Вместе с тем, существует и важная оговорка: одаренный мужчина всегда опережает одаренную женщину, выполняя любой конкретный вид работы.

Коротко говоря, Сократ продемонстрировал, что гендер не является подходящим критерием для разделения человеческого рода, за исключением биологической сферы, в которой рождение и оплодотворение – различные функции. В общественной жизни, где единственное, что имеет значение – это личные способности, пол не может быть определяющей характеристикой. Был ли, таким образом, Платон сторонником равных прав для женщин, мужчиной, который признавал женские способности и таланты? Можем ли мы позволить себе подпасть под обаяние его мыслей? Если так, то мы подвергаемся наказанию платоновской переоценки идентичности всех людей, его отрицанию различий. В рамках этой идентичности возникает худшее из всех различий: количественное неравенство, неполноценность. Человеческий род имеет гомогенную природу, поскольку речь идет об организации общества, однако существует дихотомия мужское/женское: мужчины лучше женщин в осуществлении тех задач, к выполнению которых оба пола имеют способности. С концептуальной точки зрения, образ женщины превозносится только для того, чтобы постоянно быть оклеветанным. Как Сократ поступал с теми видами деятельности, которые традиционно сохранялись за женщинами, и в которых, как результат этого, выделялись только женщины? Он с усмешкой от них отмахнулся.

«А знаешь ли ты какое-нибудь из человеческих занятий, в котором мужчины не превосходили бы во всем женщин? Не стоит нам здесь распространяться о том, что женщины ткут, пекут жертвенные лепешки, варят похлебку. Действительно, в этом-то женский пол кое-что смыслит – вот почему все осмеивают женщину, если она не справляется даже с этим» 24. Что означает это утверждение? Презрение Сократа на лицо: «Не стоит нам здесь распространяться». Таким образом, он отрицает особую природу работы, выполняемой женщинами. Он отказывается это обсуждать, но не из-за того, что женщины имеют неоправданную репутацию за свое превосходство в этой сфере, а потому, что женщины в действительности очень хорошо готовят и являются превосходными швеями и ткачихами. Можно было бы говорить о том, что женщины хорошо все это выполняют, потому что сама работа не имеет ценности. Нечего сказать о ткачестве или приготовлении еду, так как женщины хорошо это делают, поэтому было бы смешно, если бы мужчина обладал этими навыками. Таким образом уровень выполнения, который подтвердил бы качество мужской работы, автоматически понижается, когда речь идет о качестве работы женщин. Никаким иным словом нельзя это назвать, кроме как чистейшая сексистская дискриминация. И в ответ Главкон говорит: «Ты верно говоришь; попросту сказать, этот пол во всем уступает тому. Правда, многие женщины во многих отношениях лучше многих мужчин, но в общем дело обстоит так, как ты говоришь» 25.

Результат данного аргумента – логическое перераспределение власти. Для Платона, коль скоро речь идет о политическом устройстве общества, человеческий род не был разделен на две различные группы, способности и функции которых находились бы в остром противоречии. Подобного деления необходимо избегать. Вместо этого, люди рассматривались как индивидуумы, наделенные определенными личными способностями, которые никакого отношения не имеют к гендеру 26. Государство – это не собрание семей и не класс, состоящий из двух биологически определенных подклассов. Это ничто иное как группа индивидуумов, группа граждан 27. Половое различие должно быть переоценено в понятиях индивидуальных различий: различные личности демонстрируют более или менее высокий уровень навыков в выполнении определенных видов деятельности.

 

Гендер: классификация или происхождение.

 

Мы видели, как Платон смешивал понятия рода и вида. В классификационном смысле «род» – это группа, которая может быть разделена на «виды», или особые формы. Таким образом человеческий род включает в себя две противоположные формы – мужскую и женскую, которые, в соответствии с законами Платона, являются продуктами логической дихотомии. В другом смысле и Платон, и Аристотель используют понятие «род» для обозначения группы живых существ, способных к самовоспроизводству через поколение, или, если быть более точным, группы живых существ, чья форма поддерживается поколением 28. Род (genos) буквально определяется происхождением (genesis). Теперь же, поскольку существует два способа определения рода (как группа классификации и как траектория, на которой пересекаются формы), легко может возникнуть путаница: было бы слишком просто вообразить, что любая группа, обозначающая «род», может воспроизвести себя. Это двойное значение Платон разрабатывает в «Симпозиуме», в котором Аристофан говорит, что мужчины-гомосексуалы являются членами и происходят из вдвойне мужского рода, что и объясняет их влечение к другим мужчинам. Таким образом, несмотря на абсурдность того, что могло бы быть монополовым происхождением, превалирует традиционная репродуктивная коннотация рода (genos) 29.

Антропогония диалога «Тимей» сформулирована в понятиях последовательного возникновения различных родов. Первоначально, вероятно, существовали лишь anthropi, которые все были andres, или мужчинами. На своей заре человеческий род не знал никакого разделения по половому признаку. Затем в результате дегенеративной мутации в мире появились женщины. Души мужчин, ведших недостойный образ жизни, переродились в женских телах. Точно таким же образом иные основные семейства животных (четвероногие, птицы и рептилии) являются следствием метасоматизма, замены тел. Нелюбознательный, тучный мужчина получал тело коровы. Легкомысленные глупцы превращались в птиц, грубияны – в рептилий, вынужденных ползать по земле. Точно также Аристотель объясняет рождение девочки а не мальчика, как отклонение от мужской модели. Таким образом, Платон началом половых различий считает тот момент в истории человечества, когда исчезло первоначальное совершенное состояние 30. Каждый новый изъян воплощался в новом genos.

«Теогония» Гесиода, самая мифическая из всех версий происхождения женщин, базируется на точно таких же рассуждениях 31. В начале смертные, anthropi, жили с бессмертными, богами, рожденными Небом и Землей, среди которых было несколько иногда враждовавших друг с другом семей. Дети Кроноса, в том числе и заменивший своего отца Зевс, потомки Урана, известные как Титаны, и смертные люди, все жили бок о бок, посещая одни и те же места, и принимая совместно пищу. Различные роды живых существ, одни смертные, другие бессмертные, жили вместе в обществе, которое было гомогенным, по крайней мере, в одном отношении: царило безграничное счастье. Но однажды случилось происшествие. Один из богов, сын Титана, Прометей, сыграл шутку над Зевсом во время заклания быка. Вместо того, чтобы забить быка должным образом, Прометей выбрал все хорошее мясо из хрящей и с костей, спрятал ненужные обрезки под слоем жира и подарил Зевсу мешок с костьми. Могущественный бог, уже правивший к тому времени Олимпом, не обратил внимания на проделку своего двоюродного брата и отомстил лишь тем, что отнял огонь у Прометея. И хотя эта месть была нацелена на то, чтобы наказать негодного бога, в действительности же пострадали несчастные смертные, которые не несли никакой ответственности за то, что сделал Прометей. За легкомысленное поведение двоюродного брата Зевса платить пришлось людям. Затем Прометей забрал то, что у него было отнято – огонь, без которого невозможно было приготовить пищу, разозлив Зевса еще раз этой наглой кражей. На этот раз Зевс решил наказать человека злым подарком: женщиной. Боги создали искусственное создание, от которого и берет свое начало женский род 32. Женщина пробудила в мужчине желание, положив тем самым конец довольству и самонадеянности. В другой версии первую женщину звали Пандора, которая по глупости своей открыла ящик со страстями, выпустив их в мир 33.

Во всех этих рассказах, вне зависимости от жанра и содержания, мы видим одну и ту же нарративную модель: женщины изображаются как излишний элемент, необязательное дополнение к обществу, которое до их появления было совершенным и гармоничным 34. Они формируют genos, совершенно иную группу, так как будто они сами воспроизвели себя. Они не говорят о половых различиях как таковых: у Гесиода уже присутствуют женские божества 35. Воспроизведение предшествует появлению женщин. Что женщины ввели, так это дурное поведение и людские бедствия. Женское – это лишение. Это может быть доказано и от противного. В антропогоническом мифе, который начинается с описания состояния не изобилия, которое должно уменьшаться, а крайней нищеты, женщина присутствует с самого начала. После того, как потоп уничтожил человечество, и все должно было начаться заново, уцелела одна пара, мужчина и женщина; бросая камни через плечо, они породили новый человеческий род. Из тех камней, что были брошены мужчиной, возникли новые мужчины, из тех же, что бросала женщина – новые женщины. Уцелевшие в мире, в котором уже существовали половые различия, Девкалион и Пирха восстановили человеческий род с его двумя родами.

Гендерная автономия – это черта, объединяющая большинство историй о появлении женщин. Если группа живых существ составляет род, то он может размножаться. Иногда имеет место и более точная дискриминация. В поэме Симонида Аморгосского женский пол разделен на несколько родов, каждый из которых происходит от какого-либо животного, и каждому присущ какой-либо характерный изъян: чревоугодие, сладострастие, лживость и т. д. Наиболее ясное представление о genos как о группе, обладающей способностью размножаться, содержится в «Метафизике» Аристотеля (1024a, 29 – 30) 36. Однако, рассматривая размножение, Аристотель не просто полагается на этимологию genos. Он поднимает и теоретический вопрос: в чем значение половых различий по отношению к понятиям форма и происхождение? Говоря другими словами, тот факт, что genos определен как группа, способная к размножению, ничего не говорит нам о возможности монополового genos. Необходимо найти способ включения половых различий в концепцию genos (с тем, чтобы сохранить genesis), но без деления genos (дабы сохранить специфику) на две различные группы. Это насущное требование, последствиям которого стоит следовать.

 

Являются ли половые различия специфическими?

 

В терминологии Аристотеля вопрос состоит в следующем: есть ли различие видов (kat’eide) между мужчинами и женщинами? Этот вопрос возникает в десятой книге «Метафизики» по ходу размышлений о различных типах отношений между вещами 37. Для Аристотеля существует два вида различий: сущностное и побочное. Первые различия – это различия формы, в то время как вторые различия относятся к сходным между собой содержаниям. Мужчина отличается от лошади по форме, но разница между белым мужчиной и черным – побочна. Цвет, материя и размер являются побочными предикатами, изменение в которых не меняет идентичность объекта, его сущностное бытие (ousia). Таким образом, вопрос о маскулинном и фемининном возникает в решающей точке пространной дискуссии об отношениях между содержанием, формой и акциденцией, дискуссии, которая составляла суть теоретических поисков Аристотеля. На деле это было настоящей апорией.

Вместо того, чтобы уменьшить остроту вопроса, как Платон сделал до него, или как Филон сделает после, Аристотель спрашивает, верно или нет, рассматривать половые различия в качестве различий формы. Его ответ будет отрицательным, однако обоснование коренным образом отличается от того, какое можно было бы предложить сегодня. Учитывая современное определение вида в понятиях полового воспроизводства, весьма легко заметить, что половые различия не могут быть видовыми. Если бы Аристотель ответил подобным образом, то ему, вероятно, не пришлось бы ставить подобный вопрос. Но он все-таки поднял эту проблему, потому что в понятии eidos ничего нет касательно размножения: этот термин относится к идентичности как таковой, вне зависимости от ее трансмиссии. Идентичность увековечена в роде.

Важное значение в этом свете приобретают и колебания философа. В концепции eidos ничего не говориться о том, что жеребец и кобыла, бык и корова, мужчина и женщина не являются животными различных видов. Там, где единственным основанием для сравнения служит форма, вопрос заключается в том, имеем мы дело с различием в сущности или же с побочным разнообразием.

Используя такой предикат как цвет, совершенно легко можно объяснить, почему вызываемые им различия являются второстепенными. Между тем, половые различия затрагивают всех животных, а не только тех немногих, которые размножаются самозарождением. Может ли подобное несходство быть объяснено простым совпадением? Не похоже половое различие и на изменения в размере: при этом фундаментальном подходе половина всех особей в одном виде отличается от другой половины. Каким образом разница между кобелем и сукой относится к разнице между собакой и человеком? Оправдывает ли морфологическое различие между полами убеждение в том, что между мужчиной и женщиной существуют видовые, сущностные отличия? Альтернатива, стоявшая перед Аристотелем, самого его привела в замешательство. Антиномия мужское/женское слишком важна, чтобы быть побочной, но не настолько, чтобы считаться субстанциональной. Выбор слишком труден, поэтому Аристотель, в действительности, ухитрился его избежать.

Разница между мужчиной и женщиной, говорит он, касается «как материи, так и тел». Тем очевиднее. Никто не стал бы отрицать, что мужчина и женщина отличаются друг от друга в физическом отношении. Между тем, полагать это эмпирическим заявлением, значило бы неправильно понять идею Аристотеля и значение его решения загадки полов. Автор «Метафизики» не отмечает очевидный факт. Скорее он пытается выяснить статус diaphora, или различия внутри ограниченной абстрактной схемы: различие носит либо видовой характер, либо случайный. Если материя (hyle) является единственным определяющим фактором, то тогда половые различия были бы сродни различиям между бронзовым и железным кольцом, вопросом размера и гистологии. В этом случае было бы невозможно объяснить половой диморфизм. Поэтому, когда Аристотель говорит, что различия между мужчинами и женщинами – это вопрос материи и тел, он добавляет формальную, анатомическую и физиологическую коннотацию к материи. Диморфизм сохранен, но за счет того, что критерий был исподтишка перенесен из области eidos. Так как, что есть форма для Аристотеля, если не форма живого тела? А что такое тело, если не организм, определенный его анатомической и физиологической структурой, то есть, по сути, его формой? Птицы и рыбы принадлежат к различным видам, что демонстрирует структурное различие их тел. Таким образом, разница между маскулинным и фемининным не является побочной или же сущностной, а скорее их туманным сочетанием.

 

Являются ли половые различия родовыми?

 

Концепция eidos, подчиненная морфологическому критерию, не предполагает воспроизведения. Следовательно, ничто, очевидно, не мешало Аристотелю рассматривать мужчин и женщин определенных типов в качестве двух независимых форм. Однако, почему же он не делает этого? Потому что два пола существуют с целью genesis, следовательно, ради рода, который есть «постоянное размножение существ, обладающих одинаковой формой». Поэтому в качестве необходимого условия размножения каждый род должен включать в себя оба пола. Между тем, в каждом роде может быть лишь одна форма, передающаяся от особи к особи. Род обладает только одной идентичностью. Для Аристотеля это являлось теоретическим ограничением. Если считать «генетическое» отличным от классификационного определения рода, то уже невозможно разделить род на два вида. Задним умом мы можем спросить, почему Аристотель не воспользовался современным определением рода в понятиях эндогамии. Ответ на это: он упорно определял род в понятиях формы.

Род состоит из двух полов, но обладает лишь одной формой. Два пола позволяют передавать одну форму, уникальный вид. Два пола для одной формы: намного проще было бы, если существовал бы только один пол. Тогда бы поколение являло собой линейную трансмиссию идентичности от одной особи к другой, и не было бы необходимости разъяснять концепцию половых различий. Гесиод, Симонид и Платон хотели, чтобы все, действительно, было бы так просто, чтобы род состоял из мужчин или женщин, способных каким-нибудь чудотворным способом увековечить себя. Под это желание Аристотель подводит теоретическую базу. Несмотря на эмпирическое существование двух полов, утверждает он, лишь одна форма передается внутри любого рода – форма отца. Для того, чтобы придерживаться формального единства рода, не отбрасывая в сторону размножение, Аристотель стоит на редукционистских позициях в отношении вопроса о половых различиях. Этот взгляд он развивает двумя способами: сводя половое различие к количественному неравенству, и негативным образом его определяя в понятиях недостатка маскулинной нормы.

 

Больше и меньше.

 

Изучая животных, Аристотель большое внимание уделял и телам самок. Женские особи существуют во всех видах, которые были рождены не путем самозарождения, то есть произошли не из сырой земли или разлагающейся материи. Описание женских характеристик идет двумя путями: по аналогии с мужскими и по сравнению неполноценности с мужским телом. Во-первых, различие между мужчиной и женщиной – это вопрос соответствия: если у мужчин пенис, то у женщин – матка, «которая всегда двойная, и также как и у мужчины, всегда имеет два яичника» 38. Мужчина – это животное, способное оплодотворить другое животное, женщина же – это животное, способное оплодотвориться в себе. «Таким образом, поскольку каждый пол определен некоторым потенциалом и некоторым действием, а также, поскольку каждая деятельность требует подходящие инструменты, а именно для функционирования тела, то есть органы, то обязательно должны быть и специальные органы для деторождения» 39. То есть Аристотель объясняет половой диморфизм как анатомическое следствие двух способов оплодотворения: в себе или в другом.

Женское тело также проявляет признаки слабости и несовершенства 40. «Женщина менее мускулиста, а телесные сочленения менее выражены. У тех видов, что имеют волосяной покров, волосы женской особи более тонкие ………………. Женщины также обладают более нежным телом, нежели мужчины; их колени сомкнуты, а ноги более тонкие. У имеющих лапы животных, лапы женской особи меньше лап мужской. Голос женской особи всегда слабее и выше у тех животных, которые обладают голосом, за исключением бычьей породы, у которой голос женской особи более глубокий. Те части тела, которые естественным образом призваны служить для защиты – рога, когти и тому подобное – существуют у мужских особей определенных видов, но не у женских. У других видов эти части существуют у обоих полов, но более развиты и сильнее они у мужских особей» 41.

Если же женская особь по замыслу природы безоружна и неспособна защитить себя, то и мозг ее меньше: «Среди животных самец имеет больший мозг пропорционально его размеру, а у человека мозг мужчины больше по объему мозга женщины… У человека больше швов, чем у других животных, и по той же причине мужчины больше женщин: так, чтобы эта полость, и особенно, больший мозг могли более свободно дышать» 42. Тело женщины несовершенно, как и тело ребенка, и подобно бесплодному мужчине, оно не производит семени 43. Болезненное от природы, женское тело дольше находится в процессе созревания по причине его низкой температуры, но оно быстрее стареет, так как «все маленькое, будь то сделанная человеком работа или же природный организм, умирает быстрее» 44. Все это проистекает из одной посылки: «По природе своей женщины более слабые и холодные [нежели мужчины], и их природа должна естественным образом считаться неполноценной».

Таким образом мы подходим к последнему основанию женских изъянов: женской природе как таковой. Женщина неполноценна. Все ее свойства подчеркивают недостатки. Поскольку Аристотель регулярно сравнивает животных по размеру, то можно было бы предположить, что к женщине необходимо относиться лучше, поскольку, по крайней мере, она имеет большую грудь, чем мужчина. Однако, нет. Аристотель внезапно выбирает иной критерий: консистенция и прочность ткани. По сравнению с грудной клеткой мужчины, грудь женщины – это мягкие выпуклости; всегда мягкие, они могут наполняться молоком, но быстро опустошаться 45. Мужская плоть твердая, женская – пористая и сырая. Таким образом, даже женская грудь – это признак неполноценности женщины. Женщина, рожденная женщиной вследствие некоторого бессилия ее родителя, демонстрирует свою собственную форму бессилия: «превращение спермы в специально обработанное питательное вещество (кровь у тех существ, которые имеют ее, и аналог крови у бескровных существ), благодаря холодности ее природы» 46.

Сравнение с мужчиной выявляет два аспекта женского тела: не только эквивалентность в разнообразии, но и неполноценность, неспособность приспособиться к высшей модели. Аристотель сказал бы, что тело женщины отличается от мужского тела, как меньшее отличается от большего. Важность этого качественного измерения полового неравенства не следует недооценивать. Для Аристотеля разница между меньшим и большим – это нечто точное, разница, отделяющая двух птиц от двух рыб, разница между воробьем и орлом, или скажем, пескарем и окунем. Другими словами, это разница между животными одного рода. В биологии существует иная, отличная разница: аналогия. Аналогия существует между птицами и рыбами до той степени, когда естественные функции, такие как дыхание, питание, передвижение и т.д., приводят к возникновению различных, но сравнимых органов. Рот рыбы соответствует птичьему клюву, а рыбьи плавники – крыльям птицы. Каждый род обладает собственной анатомией, однако эта анатомия «специфически» обусловлена функциями, общими для всех животных. Количественная разница существует внутри каждого рода, но аналогия отделяет один род от другого, в соответствии с формой 47.

В данном контексте, как и в «Метафизике», половые различия весьма проблематичны. Если репродукция является естественной функцией, общей для всех живых существ, то можно было бы ожидать, что ряд родов находился бы в непосредственном соответствии с рядом отличных, но аналогичных анатомий. Не являются ли пенис и яички аналогией шейки матки и самой матки – разными, но эквивалентными воплощениями идентичной функции? Когда Аристотель обсуждает строение гениталий, он почти вынужден прийти к выводу, что мужчина и женщина отличаются по форме, и поэтому должны считаться двумя независимыми родами. Однако, поскольку род определен в понятиях воспроизводства формы, то такой заключение не приемлемо. Аристотель, хотя никогда явно он и не формулировал апорию, тем не менее, сумел разрешить ее, утверждая, что половой диморфизм – это вопрос количественной, нежели формальной разницы, вопрос большего и меньшего. Он создает образ мужского и женского тела, как количественных вариантов одной формы, eidos, который воспроизводит самого себя в роде.

 

Слабость холодного тела.

 

Сведение полового диморфизма к количественной разнице соответствует логике аристотелевской системы. Единство рода как репродуктивного организма сохраняется. Существуют два пола, но есть только одна неделимая (atomos) форма. Это reductium ad unum 48 происходит не просто путем связывания вместе нескольких описательных утверждений: женщина меньше, слабее, хрупче, она имеет редкие зубы и черепные швы, ее голос слабее и т.д. Эти отличительные черты, так внимательно подмеченные натуралистом, являются всего лишь эпифеноменом искаженного physis, или природы. Почему женские тела меньше и слабее? Потому что им не хватает жизненного жара, который ослабляет их метаболизм или, как Аристотель называет это, «превращение». Та же нехватка объясняет и течение менструальной крови. «В слабом организме неизбежно будет остаток в меньшей степени превращенной крови» 49. Именно этот остаток и вытекает из женского тела раз в месяц.

Менструальная кровь является еще одним признаком холодности женского тела. И, возможно, что это наиболее важный признак из всех остальных, так как зачатие и рождение происходит в женском теле. Менструальная кровь аналогична сперме, однако это несовершенная сперма, поскольку она не превращена. Семя производится путем превращения крови мужчины, крови, которая является окончательной формой питания для ткани организма. Благодаря своему жизненному теплу, мужчина способен превратить свою кровь в сперму. И наоборот, у женщины не хватает достаточной энергии (adynamia), дабы совершить это превращение.

Оппозиция сперма/менструальная кровь демонстрирует предельную разницу между мужчиной и женщиной. Хотя они и аналогичны: сперма для мужчины – это то же, что и менструальная кровь для женщины. Обе субстанции – результат превращения крови, но мужчина способен довести это превращение до конца, а женщина нет. Два вещества отличаются друг от друга только как продукты двух разных фаз одного процесса. Свидетельством тому могут служить следы крови в не до конца превращенной сперме. Эта теория производства спермы принадлежит не Аристотелю. Он позаимствовал ее, не указав источник, у Диогена Аполлонского. Полезность этой теории очевидна: она позволяет Аристотелю представить качественное различие как количественное. Кроме того, она позволяет позаимствовать еще один элемент, который станет центральным звеном в системе Аристотеля: при превращении крови в сперму происходит и метафизическое превращение. Быстрое превращение, вызванное коитальным движением непосредственно перед семяизвержением, создает абсолютное отсутствие непрерывности между кровяным остатком и его производным. Поэтому сперма обладает душой, формой и движущим принципом.

«В качестве принципов происхождения вполне можно предложить мужчину и женщину, мужчину как обладающего производительным и движущим принципом, и женщину как обладающую материальным принципом» 50. Вся работа Аристотеля по генетике – это разработка данного разделения, которое формулируется в начале книги «О происхождении животных». Интерес эта «примитивная генетика» 51 представляет не с точки зрения аксиом, на которых она покоится, а с точки зрения приводимых аргументов. Давайте внимательно посмотрим на только что процитированное предложение. Происхождение, genesis, сказано основывается на двух принципах. Мужчина обладает «производительным и движущим» принципом, а женщина – «материальным» принципом. Шутка уже сыграна: в поколении существует лишь один прародитель, arche geneseos, отец. И хотя Аристотель утверждает, что существуют два принципа, на деле он заинтересован лишь в одном: женщина здесь нужна только для предоставления материальной, менструальной крови. Материнство обеспечивает пищу и физическую поддержку процессу, который в основе своей зависит от мужчины.

Отец является прародителем, потому что его сперма обладает троекратной потенцией (dynamis): принципом души (tes psuches arche), принципом движения (arche kineseos) и принципом формы (arche tou eidous). В сперме, «самой сути мужчины», содержится чувствительная душа, то есть основная чувствительность животного. Поколение создается мужчиной, поскольку он единственный, «кто либо непосредственно, либо при помощи семени, представляет чувствительную душу». Сперма, так как она полностью превращена, по природе своей горячая и воздушная; поэтому она способна к переносу душевного принципа. Отец, таким образом, передает душу зародышу. Сперма также обладает и «движением», которое является не просто физическим, но биологическим. «Семя имеет движение, переданное ему от прародителя», просто потому, что оно является кровяным остатком, а кровь питает тело. Сперма наследует силу крови, заставляющую расти тело, и распространяет ее на зародыш: «Поскольку сперма является остатком, и поскольку она одушевлена движением, подобным росту тел по мере того, как кусочки разработанной пищи [крови] распространяются на всем протяжении, то, когда она проникает в матку, она свертывается и приводит в действие женский остаток, передавая ему свое собственное одушевляющее движение». Развитие зародыша, таким образом, связано с развитием отца. Сперма – это не просто средство передачи жизни или носитель физиологической силы; она обладает принципом формы. Именно поэтому дети и похожи на своих родителей.

Форма, или неизменность eidos, существенная для происхождения. Движение спермы – это не просто слепой толчок, обращенный к материи. Оно увековечивает себя в эмбрионе, воспроизводя форму: «Движение природы присуще самому продукту [зародышу] и приходит из другой природы, которая содержит внутри себя активную форму». Сила роста проистекает от отца, который уже является тем, чем материя будет: из этой материи вырастет нечто, что будет напоминать своего предшественника. Как происходит зачатие? «Когда семенной остаток от менструации будет должным образом превращен, то движение, проистекающее от мужчины, вызовет его, дабы приобрести надлежащую форму». При производстве своих товаров ремесленник является посредником, который, придавая материи движение, создает определенную форму (morphe, eidos). Подобным же образом, при деторождении мужчина обеспечивает форму и принцип движения. «Семя играет роль художника, поскольку им обладает будущая форма». Трансмиссия, непрерывность, омонимия: человек порождает человека. «Callias и Сократ отличаются от своих предшественников в том, что касается материи, которая не является чем-то неизменным, но тождественная относительно формы, потому что форма неделима». Предшественники и потомки имеют разные физические формы, но одинаковую «характерную» форму.

Отец содержит в себе и передает модель вида, уникальную форму, предназначение которой – передаваться в рамках рода. Будучи деятельным демиургом, он создает ребенка по своему подобию. Он работает над телом матери, являющимся физическим местом, некой мастерской, а, кроме того, и инертной материей: «Единственное, что ему не хватает – это принцип души». Тело матери неспособно передвигаться и совершенно пассивно: «Женщина, как женщина, есть пассивный элемент». Ее положение состоит в том, чтобы брать, получать мужскую форму. В ее менструальной крови нет ни psyche, ни kinesis, ни eidos. Она – продукт adunamia, недостатка тепла, необходимого для превращения, поэтому у нее отсутствует pneuma, теплый воздух, дающий жизнь. Женщина – это сырье, первичный материал, prote hule, процесса генерации: «Женщина, как женщина, есть пассивный элемент, а мужчина, как мужчина, есть активный элемент. Именно из него проистекает принцип движения. Поэтому, если мы рассмотрим каждое понятие в его предельном смысле, одного как средство и двигатель, другого как объект и движимая вещь, единственный продукт, созданный из них, подобно кровати, сделанной плотником, но без дерева, или воску, сделанному без molten wax and a mold» 52. Эти аналогии с ремесленничеством четко показывают, какую роль Аристотель отводит женской крови в процессе воспроизводства.

 

Материя и тело.

 

«Самец предоставляет форму и принцип движения, самка – тело и материю». Это заявление, сделанное в самом начале книги «О происхождении животных», связывает тело и материю тем же способом, что и в «Метафизике». В чем значение фактического присутствия тела в кровяном остатке женских особей, присутствия, которое Аристотель неоднократно упоминает? Он утверждает, что «в материи потенциально присутствуют части зародыша». Более того, «женский компонент есть также остаток, который потенциально, но не действительно, содержит в себе все части. Среди этих частей есть и те, которые отличают женскую особь от мужской». Здесь мы сталкиваемся с проблемой понимания аристотелевского термина soma или тело. Было бы невозможно концептуализировать тело в отрыве от его формы, анатомических отличий. Аристотель противопоставляет тело-и-материю eidos. Органы будущего тела зародыша, включая и половые, потенциально уже содержатся в остатке материнского тела, так что вполне возможно непрерывное развитие. Развитие произошло, значит развитие возможно. Животное растет, не прибавляя к уже существующим органам новые, а развивая те возможности, которые уже присущи женской крови. «То, что потенциально возможно не может достигнуть существования без действия достаточно энергичной движущей силы. Не может и двигатель, имеющий эту необходимую силу, работать с любой субстанцией, как не может и плотник смастерить сундук из чего угодно, кроме древесины, или же сундук быть сделанным из дерева, но без плотника». Утверждение о том, что женский остаток содержит в себе части будущей взрослой особи, ничего нам не говорит о ее природе; единственное, что можно из этого извлечь – то, что этот остаток обладает потенциалом превращения в живое существо.

«Остаток женской особи – это потенция того, чем животное по природе своей будет, и поскольку все органы существуют в потенциальной, но не действительной форме, каждая из частей сформирована, и поскольку также актор воздействует на объект… один – активен, другой – пассивен. Таким образом, женская особь дает материю, а мужская – принцип движения» 53. Смысл данного отрывка очевиден: менструальная кровь содержит в себе части тела зародыша, тем не менее, она является просто материей.

 

Значение симметрии.

 

Аристотель ставит с одной стороны душу, форму и движение, а с другой – тело, материю и пассивность. Проблема гендера – каким образом объяснить половые отличия как количественные вариации, учитывая определение рода в понятиях воспроизводства и формальной идентичности – приводит к появлению ряда дихотомий, в которых женское характеризуется как отрицание, деформация или недостаточность.

У Гесиода, Симонида и Платона мы встречаемся с мифической концепцией рода, как автономного, монополового происхождения, у Аристотеля же мы видим метафизическую редукцию данной концепции. Между тем, существует и иное, заслуживающее внимания, направление в античной мысли относительно женщин. Речь идет о тех врачах, которые попытались согласовать определенные позитивные знания с потребностью в двойном принципе происхождения. Оба пола уже не являлись чем-то самодостаточным, а фемининность не подчинялась маскулинности. «Мужское» и «женское» стали симметричными категориями.

В соответствии с врачами Cnidian, женщины производят семенную жидкость, аналогичную мужской сперме. Эта жидкость – нечто вроде концентрированного экстракта всех телесных соков. Она выделяется шейкой матки при тех же условиях, что и семяизвержение у мужчины: «У женщин во время полового акта, когда их половые органы соприкасаются с мужскими, и матка приходит в движение, тогда ее охватывает нечто вроде зуда, который доставляет удовольствие и нагревает остальное тело. Женщина эякулирует всем телом, иногда маткой (которая становится влажной), а иногда вне ее (если маточный проход больше, чем он должен быть)» 54. Таким образом, тело женщины активно способствует деторождению; зачатие является результатом механически смешанного процесса. Пол плода обуславливается сравнительной силой обоих партнеров: «Иногда сильнее оказывается выделение женщины, иногда – мужчины. Мужчина обладает как мужским, так и женским семенем, равно как и женщина. Плод должен выйти из более сильного семени». Мужчина и женщина отличаются по силе, что является количественной разницей, или, говоря словами Аристотеля, «вопросом большего и меньшего». Оба пола имеют в себе «гермафродическую» семенную субстанцию с сильными и слабыми ее компонентами. Соотношение сильного/мужского и слабого/женского варьируется от каждого выделения, этой комбинацией обуславливается и пол ребенка. «Вот, как это действует: если более сильное семя вышло из обоих родителей, то плод оказывается мужским; если же это было слабое семя, то плод оказывается женским». Решающим фактором, очевидно, является не сила как таковая, присущая мужскому семени, а скорее масса (plethos). «Если изобилует слабое семя, нежели сильное, то последнее, поглощенное и смешанное со слабым, превращается в женское семя; но если преобладает сильное семя, то поглощенное им слабое семя превращается в мужское».

Данную модель отличает симметрия мужского и женского. Прародителями служат оба родителя, и именно количественное преобладание, более высокая масса одного вида семени, по сравнению с другим, обуславливает пол ребенка. Говоря иными словами, данная модель устанавливает компромисс между признанием мужского превосходства (в силе спермы) и принятием субстанционального равенства двух полов в гендерном определении. В конечном итоге, решающий фактор – это случай. Какого вида семени окажется больше? Успеха может добиться и более слабая сперма, если ее масса окажется преобладающей, нежели масса более сильной спермы. Использование политического языка едва ли позволит нам выйти за пределы дозволенного, поскольку в терминологии демократической политики plethos буквально означает «большинство».

 

Вероятность гендера.

 

Как бы там ни было, но наиболее интересным словом в данном тексте служит глагол, выражающий преобладание, - kratein. Слово означает «преобладать» в том смысле, в каком одно мнение преобладает над другим в политических дискуссиях. Kratos – это власть, приобретенная в результате конфликта, и зачастую является синонимом победы. В контексте, более приближенном к вопросу о половой детерминации, в особенности у Эсхила в «Просительницах», kratos отсылает нас к той победе, которую пятьдесят дочерей Даная надеялись одержать над армией своих братьев, стремившихся заставить их выйти замуж: «Зевс, да избавит нас от плохого брака и плохого мужа, как Ио избавилась от несчастья, защищенная исцеляющей рукой, добрая сила исцелила ее. Да наделит он нас, женщин, силой [kratos nemoi gynaixin]».

В «Просительницах», где семья разделена по гендерному признаку, слово, которое выражает надежду на победу, аналогично тому, что использовалось в медицинской литературе для обозначения преобладания одного пола над другим. К тому же этим словом обозначалась и власть закона: «Если умерший не распорядился своим имуществом, и если после него остались дочери, то его наследство, также как и его дочери сменит хозяина. Если после себя он не оставит детей, то ближайший родственник становится владельцем (kurioi) его имущества: ближайшими родственниками считаются кровные братья, если таковые имеются; и если эти братья имеют детей, то дети наследуют долю их отца. При отсутствии братьев или детей братьев [пропуск в тексте], их дети должны наследовать долю, в соответствии с теми же законами. Приоритет (kratein) должны иметь мужчины и дети мужчин по данной линии, даже если они являются самыми отдаленными родственниками. Если же со стороны отца нет никаких родственников до детей двоюродных братьев, то имущество по тем же законам должны наследовать родители по материнской линии. В случае отсутствия родственников этого уровня со обеих сторон, имущество должен наследовать (kurios einai) ближайший родственник по отцовской линии» 55.

Данный текст касается наследования ab intestato. Закон предписывает то, что должно статься с собственностью и принадлежащими к имению дочерьми при отсутствии прямых наследников-мужчин. Приоритеты расставлены вплоть до пятой канонической степени родства как по линии отца умершего, так и по линии матери. Критерий везде один: мужчина имеет преимущество перед женщиной. Принадлежность к мужскому полу считается больше, чем близость: брат умершего также ему близок, как и сестра, но приоритет – у брата. Более того, родственникам по материнской линии всегда предшествуют родственники со стороны отца: дочь двоюродного брата умершего имеет преимущество перед единоутробным братом или дядей с материнской стороны. Если же не находится никаких потенциальных наследников в таким образом очерченном кругу родственников, то возможных кандидатов на наследство необходимо искать по отцовской линии. Кроме детей кузенов, семья матери не может выдвинуть наследника.

В данном контексте глагол kratein относится к преобладанию одного пола над другим. Однако это не является его единственным значением в юридическом языке. Он также может относиться, к примеру, к отстаиванию права наследования потенциальным наследником. Тем не менее, примечательно то, что использование этого слова относительно гендера так похоже в столь разнохарактерных языках: языке медицины, трагедии и закона.

Во всех описанных ситуациях – споре между Данаидами и сынами Египта, приоритетах при наследовании имущества и биологической детерминации пола – речь идет не просто о различиях, но о конфликте между мужским и женским. На карту поставлен приз – битва, которую надо выиграть, преимущество, которого надо добиться. Kratein заранее предполагает полемическое или конкурирующее положение, разделившее два пола. Слово выражает окончание конфликта, но окончание, требующее решительного выбора. Примирение невозможно: один пол выигрывает, другой проигрывает. Один преобладает (kratein), над другим преобладают (krateisthai). Антагонизм, тем не менее, зависит от наличия двух соперников, сопоставимым друг с другом по положению, и имеющих равный шанс на победу. Поскольку победа возможна или необходима, поскольку, лишь один из двух, как и в наследственном праве, провозглашается победителем, достоинство другого также должно признаваться.

 

Accidents of Reason.

 

Возвращаясь к теории Аристотеля, мы вполне можем предположить, что он обязан был бы избегать глагола kratein. У Аристотеля между полами не существует никакой борьбы в момент зачатия, так как результат его обусловлен заранее. Форма и душа проистекают от отца посредством движения, переданного сперме; мужчина – это единственный принцип происхождения, arches tes geneseos. Мать не является прародителем; она просто-напросто предоставляет неодушевленный материал, из которого сотворяется плод: уплотненную, инертную менструальную кровь. Поэтому она не может передать какую бы то ни было собственную форму, которая могла бы соперничать с патрилинейным eidos. Каким образом тогда Аристотель объясняет рождение женщин? Ответ прост: женщина – это продукт союза, в котором недостаточно мужской dynamis, «вследствие молодости, старости или какой-нибудь иной подобной причины». В отсутствии созидательной энергии демиурга отец производит несовершенную, дефективную форму, которая является не столько живым портретом отца, сколько признаком его астении, упадка его сил. Уродливое (anaperia) тело дочери – маленькое и слабое, потому что во время полового акта ее отец ослаб. В этой однолинейной модели женщина служит всего лишь модификацией мужчины. Окончательное следствие этого, с точки зрения Аристотеля состоит в том, что: «Потомок, который не похож на своих родителей, уже, в некоторых отношениях, является уродом (teras), потому что природа до некоторой степени отступила от родового типа (genos). Самое первое отклонение от типа – это рождение женщины, вместо мужчины». Женственность есть ничто иное, как дефектный вариант вида, который воспроизводит себя внутри рода. Таксономия и генетика прекрасно нашли общий язык.

Удивительно, но глагол kratein не встречается в объяснении Аристотелем половой детерминации. Основная черта его генетики заключается в идее испытания силы, соревнования, в котором один должен либо доминировать, либо быть в подчинении. Весьма деликатным пунктом в рассуждениях философа является вопрос сходства. Как может быть так, что ребенок может походить на свою мать или ее предков? Здесь уже недостаточно линейной модели происхождения. Вполне мыслимо, что рождение девочки есть результат неудачной трансмиссии отцовской формы. Но почему тогда лицо дочери должно быть похоже на лицо ее матери? А это, по словам Аристотеля, встречается довольно-таки часто. Подобное явление позволяет предположить, что женщины обладают своей собственной формой. Если существует морфологическое сходство матери и ребенка, то возможна трансмиссия и по материнской линии, а наследственность матери может иногда перевесить наследственность отца: «Когда семенной остаток менструации будет должным образом превращен, тогда движение, переданное ему мужчиной, приведет к возникновению его формы… Поэтому, если преобладает (kratein) движение, мужское, а не женское будет результатом, и ребенок будет похожим на своего родителя, а не на мать; однако, если такого преобладания не будет, любая потенция, которой ему не хватает, также будет отсутствовать и у ребенка» 56.

Случайное преобладание, являющееся результатом борьбы между двумя прародителями, каждый из которых может одержать победу, необходимо для объяснения индивидуальных характеристик, что Аристотель и пытается сделать в четвертой книге «О происхождении животных». Поскольку вопрос воспроизводства непосредственно связан с непрерывностью формы, eidos, понимаемого в смысле вида, то в расчет идет удвоение идентичности: человек порождает человека. Это омонимия безупречна за исключением случаев, когда человек порождает женщину (gyne), но это всего лишь случайность. Однако, когда Аристотель рассматривает проблему атавизма и характерных черт, общих для матери и ребенка, он думает об особых индивидуумах, возможно, человеческих существах, что заставляет его заявить о том, что «когда речь идет о происхождении, то самым важным всегда является отдельно взятый индивидуальный характер» 57. Это, мягко говоря, довольно неожиданное заявление от мыслителя, который рассматривает genesis в качестве единственного шанса получить бессмертие для формы, eidos, после смерти отдельных членов genos. Как бы там ни было, но объяснение «фамильного сходства» является решающим испытанием для любой генетической теории. К данной проблеме Аристотель подходит путем приспособления теории, которая, учитывая отсутствие какого бы то ни было понятия о материнской форме, не оставляет места для сходства матери и ребенка. Внезапно его язык начинает походить на язык врачей.

«Под индивидуумами я понимаю Coriscos или Сократа. Поскольку вещи меняются, превращаясь не во что бы то ни было, а в свои противоположности, то же верно и для происхождения, и то, что не было подавляемо (kratoumenon), должно измениться и превратиться в свою противоположность, в зависимости от нехватки в порождающем и движущем агенте потенции, которая могла бы доминировать. Если по причине этой силы агент – мужчина, то рождается женщина; если он Coriscos или Сократ, то ребенок похож не на отца, а на мать. Потому что в общем смысле понятие матери противоположно понятию отца, отдельно взятая мать противоположна отдельно взятому отцу» 58. Таким образом, здесь признается возможность того, что мать также может быть прародителем (gennosa). Однако сходство между матерью и ребенком – это всего лишь искажение сходства между ребенком и отцом. В действительности Аристотель объединяет свою однолинейную концепцию рождения с неизбежной уступкой симметрии. Между тем, данная уступка представляется весьма значимой и угрожающей подорвать всю систему, так как это вторжение женской инаковости, это проявление материального сопротивления, случается в одном рождении из двух.

Аристотель признает то, что мать может быть прародителем тогда, когда он делает женщину субъектом глагола gennan, порождать, глагола, использование которого Аристотелем в значительной степени противоречит обычному его употреблению. Обычно же gennan означает роль мужчины в размножении, передачу формы и жизни, души и движения, в противоположность материальной функции женского тела. В буквальном смысле gennan – это исключительная область отца. Поэтому решение расширить значение слова с тем, чтобы позволить и матери быть прародителем, не так уж маловажно. Аристотель уступает необходимости выразить женственность в позитивных понятиях. Женщина, поскольку она, равно как и мужчина, может порождать, также может одержать верх в борьбе вокруг половой детерминации. Шанс kratein зависит от способности gennan. Таким образом, существуют два прародителя, два пола. Остается только удивляться, зачем надо было так рьяно опровергать теории Гиппократа, если в конечном результате Аристотель занял такую же позицию.

Генетическую теорию Аристотеля определяли два противоречивых требования: представить происхождение как однолинейную трансмиссию идентичности, и объяснить неоспоримый феномен сходства.

 

Непростительное отождествление.

 

Античные врачи, приписав женскому телу активную фаллическую силу, таким образом порвали с мифологической и философской традицией. Они утверждали, что выделяемое женщиной семя, усиливает эффект от мужской спермы, и что матка равнозначна пенису, а яичники соответствуют яичкам. Подобная биполярная симметрия равносильна отождествлению женщины с мужчиной. Не является ли она такой же слепой и несерьезной по свои последствиям для понимания женщин, как и философская теория, которой она противодействуют? Оправдывает ли она суждение, менее строгое, нежели платоновская политическая философия?

Ответ, на мой взгляд, в обоих случаях будет положительным, поскольку целостная, редуктивная теория, разработанная Платоном в «Государстве», - это образ тоталитарного общества. Неопределенные способности женщин служат для того, чтобы определить их подчиненное положение в идеальном государстве. Помимо презрения к таким традиционным женским талантам как ткачество и приготовление пищи, Платон восхваляет воинственные добродетели женщин-стражей, чьи поведенческие характеристики мало чем отличаются от таковых у самок собак. Самим своим существованием на земле женщины, в соответствии с антропогонией «Тимея», обязаны малодушию некоторых первобытных мужчин. Являясь воплощением этого малодушия, женщины не могут претендовать на воинственность и отвагу, в соответствии с определением мужских добродетелей, за исключением, пожалуй, аналогии с животными, то есть с низшей отметкой таксономической шкалы. По природе своей лишенные отваги, те женщины, которые избраны для роли стражей, должны воспитываться с самого раннего возраста, тренироваться подобно животным, дабы компенсировать свой врожденный изъян. Получив такое воспитание, они окажутся способными на великие дела, которые, тем не менее, всегда будут менее выдающимися, менее славными, нежели дела мужчин.

Но, как только речь заходит о знаниях и власти, о философах, чья роль состоит в руководстве государством, женщины не упоминаются. Их утопия требует того, чтобы дети были отобраны у матерей и нянек, ответственных за неправильное воспитание будущих граждан государства. Таким образом, Платон учит, чтобы государство надлежащим образом использовало женщин, призывая к тому, что является, к сожалению, транскультурным подозрением и неуважением к тому, что женщины традиционно знали лучше, начиная с материнства.

Все, что говорит Платон, свидетельствует о том, что женщины для него никогда не были целью самой по себе. Законы, установленные им относительно женщин, не учитывали их интересы. Всякий раз, когда он рекомендует максимальное объединение (как, например, в «Законах»), или беспокоится о том, как женщины должны жить (общий прием пищи, общее проживание, супружеские отношения), предполагаемые потребности и желания женщин им не рассматриваются. Платон всегда печется о коллективе, а женщины всегда изображаются как помеха. Женщины – это заграждение на дороге, которое необходимо обойти, мертвый груз, от которого надо как-то избавиться. Со своей любовью к сплетням, женщины по своей природе доставляют множество хлопот и угрожают общественной гомогенности.

Гомогенное общество – это утилитарная ценность, которую необходимо вынашивать, несмотря на женскую природу и биологическую разницу между порождающим и рождающим. Когда Платон отклоняется от языка мифов и политики, его аргументы до последней детали предвосхищают доводы Аристотеля. Происхождение – это технический акт. Отец – это «принцип сходства», модель или форма, которая управляет всем рождением. Мать же предоставляет материал, из которого формируется тело. Ребенок – это конечный продукт, «метафизический» плод («Тимей», 50b).

 

Плутарх: от идентичности к неравенству.

 

Стратегия, таким образом, состоит в том, чтобы отказаться от инаковости женщины, дабы подчеркнуть ее неравенство. Плутарх, писавший во втором веке нашей эры, использовал похожие доводы в разработке концепции брака, основанной на соединении понятия koinonia, или неделения, с представлением о подчинении женщины своему супругу. В брачном симбиозе, говорит Плутарх, муж и жена должны иметь одних и тех же друзей, знакомых, богов и одну и ту же собственность. Природа настолько сильно соединяет элементы обоих тел, что никто не сумеет сказать, какие части достались ребенку от одного родителя, а какие от другого. Подобным же образом должны смешаться муж и жена, какое бы имущество каждый из них не принес с собой в семью. Они должны понять, что ничто не принадлежит им по отдельности, но только как паре. Супружеская чета настолько основательна, настолько однородна, что ничто не отличает мужа от жены, и все же в отношениях, построенных на этом основании, муж неизменно обладает большей властью. Плутарх сравнивает его с солнцем, королем, хозяином, рыцарем, то есть с активными и суверенными личностями, а жену – с луной (или зеркалом), субъектом, учеником, конем. Если же женщина проявляет активность, берет на себя инициативу, то она сразу же обвиняется в обольщении, ведовстве или постыдных крайностях. Жена должна оставаться покорной и пассивной; она должна всеми способами приспосабливаться к своему мужу. Будучи далеко не синтезом, брачный симбиоз призван был заставить жену отречься ото всего, что она могла назвать своим: богов, друзей, занятий и собственности. С наибольшей силой это проявляется в случае с собственность, где количественный эффект «смешивания» двух хозяйств наиболее очевиден. Два хозяйства объединяются в одно, неделимое хозяйство, которое принадлежит мужу, даже если доля жены превышает его собственную. «Смешивание» в данном случае понимается в смысле krasis, или разбавления вина водой: полученная в результате жидкость по-прежнему называется вином, даже если количество воды больше количества вина. Жена всегда занимает подчиненное положение, равно как и вода, которая имеет меньшую ценность, нежели вино.

Congiugalia praecepta Плутарха представляет собой наиболее интересную интерпретацию теорий половых различий Платона и Аристотеля.

Только лишь в медицинской литературе находим мы теорию, объединенную с эмпирическими наблюдениями, на основе которых возможно выделить наименее редуктивную модель женского тела и поведения. По-прежнему женственность отмечается слабостью: женская доля семени менее эффективна как у мужчин, так и у женщин. Ткани женского тела обладают большей мягкостью, слабостью и пористостью, нежели ткани мужского тела, то есть имеет те характеристики, которые делают женщину особенно проницаемой для жидкостей и пара. Это является ее изъянами, потому что отсутствие твердости подразумевает отсутствие мышечной силы. Идея о том, что женской сперме не хватает энергии, служит всего лишь еще одним простым указанием на ее неполноценность. Тем не менее, утверждая, что сперма обладает меньшей энергией, мы признаем ее как сперму, то есть активную, эффективную субстанцию, способную передавать жизнь, поэтому нехватка энергии является не таким кардинальным изъянов, как абсолютное бессилие, которое Аристотель приписывал менструальной крови, единственному вкладу матери в процесс размножения.

Философский подход к женственности характеризуют несколько ключевых идей: попытки классифицировать половые различия относительно иных видов различий; тенденция уменьшить контраст между мужским и женским при помощи различных способов, будь то трансформация антиномии двух независимых и эквивалентных понятий в простое изменение одного из них, или путем нейтрализации всех отличительных черт (за исключением деторождения и оплодотворения), посредством утверждения общей природы. Этот пункт не стоит подчеркивать чересчур настоятельно. Когда феминность включалась в ту же самую сферу, что и маскулинность, когда женщинам было позволено выполнять те же социальные функции, результатом было не либеральное признание равенства, а презрительное отношение к женщинам, как к «безусловно» второстепенным по отношению к мужчинам, ее дефекты были тем более очевидны, когда выставлялись на фоне качественной идентичности. Исторически сложилось так, что концептуальная гомогенизация полов служила лишь для того, чтобы оправдать снисхождение к одному из них, а также постоянное игнорирование его ценности. То направление в феминизме, которое настаивает на специфичности женщины и пытается воплотить это на практике путем сепарации, дабы к женщинам и детям относились как к настоящему genos gunaikon, не ошибается, когда осторожно относится к ассимиляции. Как бы там ни было, но оно заблуждается в том, что ставит себя в изолированное положение, отвергая любую возможность выйти за пределы момента чистого утверждения фундаментальной инаковости. Подобный выход является единственной перспективой для женщин, по настоящему стоящей того: равные права, признание ценности, уважение к различиям.

До тех пор пока ученые принимают предубеждение о женской неполноценности как постулат веры, пока отождествление с мужской моделью используется единственно с тем, чтобы продемонстрировать второстепенность женщины, до тех пор не будет никакого спасительного сравнения между большим и меньшим.